Николаев 18+. Зверства русского мира
Полную версию репортажа опубликовало издание Новая Польша.
Город широко раскинулся вокруг реки. Серебряное зеркало широкого Южного Буга. Мост через Буг то и дело поднимают. Из Николаева каждый день идут автобусы с женщинами и детьми в пока безопасную Одессу, кто-то бежит дальше — в Молдову, кто-то едет в те части Украины, которые еще не охвачены войной.
Город обстреливают по окраинам. Николаев в полукольце — российские подразделения стоят с севера и востока, в 20 километрах.
Военный губернатор Виталий Ким стал звездой. В его телеграм-канале — 650 тысяч подписчиков. Он записывает сам себя на камеру мобильного, каждый эфир начинает с «МИ З УКРАЇНИ!» Он русскоязычный и наполовину кореец, и это бесконечный повод для местных шуток про «нацистов, захвативших власть на Украине» (о нацистах не устает напоминать российское телевидение).
В городе — режим черного неба. После заката нельзя включать свет, сотрудники горисполкома пообещали, что из-за провинившихся будут отключать свет всему дому. Все магазины, кроме продуктовых и аптек, закрыты. В школах и детсадах с начала войны — каникулы. Детей стараются не разлучать со взрослыми. Многие маршруты городского транспорта отменены — часть автобусов забрала армия, другие участвуют в эвакуации.
На перекрестках горами лежат шины. Их подожгут, когда российские военные войдут в город. На многих шинах — следы краски: ими огораживали клумбы. Мэр города сказал: хоть какая-то польза от этой войны, избавимся от резиновых лебедей.
Быт разрезают воздушные тревоги. Больница БСМП переоборудована в госпиталь — после операций и обработки ран людей эвакуируют. Койки должны оставаться свободными для новых поступлений. Персонал больницы живет здесь же — две недели, с начала войны.
Гуманитарка идет из Одессы. Одесса молится на Николаев. Одесситы считают: именно Николаев — причина, по которой Одессу еще не штурмуют.
Ярослав Чепурной, пресс-офицер 79-й бригады, обороняющей Николаев, рассказывает:
— Николаев частично в полукольце. Вокруг города сосредоточено 17 батальонно-тактических групп российских войск. Если считать, что каждая батальонно-тактическая группа — это приблизительно до тысячи военнослужащих, то в сумме 17 тысяч военнослужащих. Значит, где-то порядка полутора тысяч единиц военной техники. Мы не знаем, конечно же, планов российского командования, предполагаем, что часть этих батальонно-тактических групп уйдут на север, может, на Кривой Рог. Ну, какая-то часть останется и будет штурмовать город. Мы понимаем, что у российского командования есть задача взять Николаев, есть задача взять Одессу и, видимо, пробить сухопутный коридор до Приднестровья. Поэтому мы готовим оборону. И каждый день, который нам дают, не атакуя Николаев, усиливает нашу оборону.
Они и с востока, и с севера… Они уже пробуют в некоторых местах выше Николаева высадить десант и, видимо, организовать переправу через Южный Буг. В районе Новой Одессы река уже, чем здесь. А здесь, в районе Николаева, Южный Буг разливается, после Варваровского моста он уже называется Южно-Бугский лиман. И он очень широкий. И если мы взорвем мосты, им очень тяжело будет переправляться, у нас крутой берег. Поэтому мы понимаем, что скорее всего они будут где-то севернее, в районе Новой Одессы делать понтонно-мостовую переправу. Тем более, по данным нашей разведки, мы знаем, что они везут понтоны и катера — оборудование, которое необходимо для наведения понтонно-мостовых переправ.
Раза четыре российские войска атаковали город. Первые три раза — это была разведка боем, они очень маленькими силами подходили, мы отбивали эти атаки, жгли их технику… А 7 марта уже была более сильная атака, сначала ракеты и «Смерчи», потом они уже силами двух батальонно-тактических групп атаковали наши позиции.
И тут интересный факт. У них было достаточно много техники, но мы подбили несколько танков, несколько бронированных машин. И этого оказалось достаточно, чтобы они развернулись, отступили. Получается, что, понеся незначительный урон для своих войск, они почему-то развернулись и отошли. Мы даже не ожидали. Потому что, когда идет наступление танками, бронированными машинами, идет бой, потеря нескольких машин не должна быть препятствием для развития наступления. После этого разведка тоже иногда подходит — ну и уходит.
По официальным данным пленных уже больше трех тысяч на всю Украину, и я доверяю этим официальным данным.
Даже в нашей области уже счет идет на многие-многие десятки. Вот два дня назад 12 человек сдались в плен — после боестолкновений сдались, уже даже боестолкновений не было.
Город обстреливается — «Смерч», «Ураган», «Град». Но если «Град» — 122 мм, то «Ураган» — это 240 мм и «Смерч» — 320 мм, это все системы залпового огня особой мощности. Первые атаки были на военные объекты, то есть 24 февраля был обстрелян наш военный аэродром Кульбакино, по нему был нанесен удар, но нашей авиации там уже не было. 4 марта вечером они нанесли удар на железнодорожную станцию, склады с горючим, потом попали в хлебзавод — я не знаю, зачем… А потом уже, 6–7 марта, начались обстрелы воинской части и просто жилых кварталов. Очистные сооружения под Николаевом обстреливались несколько раз, как мы так понимаем, пытались создать местному населению проблемы с водой. Вот между Николаевом и Херсоном есть населенные пункты, между ними находятся их огневые позиции, с которых наносят удары артиллерии по городу.
Последствия обстрелов, Николаев. Фото: Елена Костюченко / «Новая газета»
На Херсонскую легло кучно. Это Корабельный район, самый южный — частный сектор Балабановка. Дома покорежило. Кажется, они недостроены. Шифер отлетел от забора, проваленные внутрь крыши, обломки жизни на дороге между домами. Забор разлетелся на кирпичики, по прихоти сохранилась табличка с номером 22. Стекол в домах нет, от этого они кажутся нежилыми. За зелеными воротами прячется покореженная «газель».
Вскопанный огород. Посекло вишни — ветки лежат на теплой земле. На чердаке — три сквозные пробоины.
Саша на приставной лестнице счищает побитый шифер с крыши. Он плачет, но не замечает этого, не вытирает лица.
— Сначала стреляли. Тут гукнуло на пшеницу, нам окна вынесло сразу. Потом вроде тихо стало. Жена в сенях, я на кухне. Она села, я выглядываю в окно и тут, непонятно откуда — два самолета черных, как бы стелс. Жена упала, и тут — тра-та-та! Дым какой-то белый. Я на жену упал, и мы поползли. Вот я пособирал все осколки. Этот же осколок может разрезать пополам человека.
Надя, его жена, сидит, положив руки на колени:
— Вот тут я сидела. Никакого звука не было, чтоб я испугалась. Два самолета таких страшных черных, темно-серых, а я даже не двинулась с места. Думаю, они же по населению не стреляют. И тут же оно по потолку начало… Это такой ужас… Посмотрите на ворота, какие дырки. Если бы успели меня стрельнуть. Я в таком шоке, что не могу отойти. Вы знаете, я боюсь. Потому, что уезжать тоже страшно. Это надо доехать. Я смотрела новости, семья уезжала. Попали под обстрел. И дети погибли, и родители.
Николаевский центр социально-психологической реабилитации детей — городской приют — был эвакуирован сразу после начала войны. 93 ребенка от 3 до 18 лет. Они социальные сироты — родители есть, но о детях заботиться не могут. Детей эвакуировали в Антоновку — село в 67 километрах от города, в сторону Крапивницкого, бывшего Кировограда. Пять дней назад рядом с селом встали российские войска.
8 марта в 9:20 утра на Кировоградской трассе российскими военными была расстреляна машина, которая везла смену воспитателей в детский приют. Три женщины погибли.
Водитель Анатолий Александрович Геращенко переминается с ноги на ногу. В правой ноге осколок. Доставать не стали — «хирург сказал, будем оперировать, если гнить начнет». Рядом стоит Маша — один глаз голубой, другой карий, жмется к отцу. «У меня три сына и две дочери», — хвастается Анатолий Александрович. Его начинает трясти, он говорит: «Холодно».
Это была его третья поездка в Антоновку. Работал за стоимость горючего. На лобовое стекло приклеил красный крест из изоленты. Его машина — «Мерседес-Спринтер» — сгорела вместе с телами внутри.
— Воспитателей я уже третий раз вез. Блокпосты мы все проехали-прошли. Паспорта показывали. Шестеро женщин сидели в салоне у меня. Двое женщин в будке сидели, сзади. На блокпосте сказали, что ночью что-то было. Но, по идее, должны были нас не пустить туда!
Машин не было навстречу. Дорожка пустая. Километров 25 проехали. И метров за 250, ну, у меня зрения немножко, а женщины увидели, говорят: «Кто-то впереди, какая-то техника». Я говорю: «Девочки, что будем делать?» Сбавил скорость. Сначала была автоматная очередь. Но я ее не слыхал и не видел. Я только увидел, что с боку щебенка прыгает. Только сейчас понимаю, что это было.
Как по нам выстрелили, не помню. То ли я остановился уже, то ли машина немножко еще катилась. Я не видел взрыва. Только ощутил, как что-то посыпалось. Вспышка в ногах. Выбегаю с машины. Они подбегают с автоматами. Я лежу лицом в асфальт и кричу: «Там женщины! Там женщины! Там женщины!».
Русские открыли заднюю дверь, где еще четыре человека сидели. Женщины вышли на поле, русские подбежали к ним и кричат: «Бросайте телефоны!» Они, четыре женщины, выбросили телефоны им под ноги. Я телефон бросил в траву. У меня маленький телефон лежал в кармане, а смартфон остался в машине на торпеде.
Потом возвращаюсь к машине, смотрю, смартфона нет. Начал искать его. Женщина возле двери сидит — у нее лица не было полностью. Только внутренности были. На моем пороге, на подножке, лежал ее палец. Лица не было, не было! И сзади меня женщину убило — но ее я не видел.
Горящая после расстрела машина. Фото с телефона Анатолия Геращенко
Русские говорят: «Мы ж предупреждали! Дали предупредительную очередь». Но я-то не воюю! Не каждый день меня предупреждают очередью. У одной женщины ранение было в плечо. Они ее подняли. Один, якут или бурят, сделал ей перевязку. А второй был молоденький мальчик такой. Очки черные, как у меня. Я еще и лицо запомнил. А у меня нога, ну, осколками побило. И этот мальчик от меня шарахается. Страшно, что ли, ему стало? Я ему говорю: а как нам выйти отсюда? Он говорит: «Идите полями. Указатели везде поснимали по дороге». Я говорю: «Мы пойдем по трассе. Вы сообщите своим, если там кто-то есть по дороге». Они говорят: «Мы сообщили уже».
Со стороны русских было безразличие. Им даже не интересно было, что там машина горит, что в ней кто-то остался. Я говорю: «Помогите хоть потушить!» Они стоят.
Уже машина горела и, будка горела, вижу кто-то там лежит. Я зашел в будку. Там женщина. Муж ее провожал. Поцеловал. Я ее вытащил сзади, мне еще одна женщина помогла. Мы ее положили на асфальт. Я за куртку тащил, у нее спина оголилась — вся изрешечена осколками. Я не проверял ни пульс, ничего. Сегодня звонил муж. Я говорю: «Она не сгорела, я вытащил… Лежит там до сих пор».
В машине остались два тела. Машина горела хорошо.
У меня день рождения 11 ноября. И 8 марта.
Убитых женщин звали — Наталья Евгеньевна Михайлова, Елена Александровна Батыгина, Валентина Анатольевна Видющенко.
Светлана Николаевна Клюйко, директор Центра, рассказывает про каждую:
— Михайлова Наталья Евгеньевна у нас с 2014 года, работала воспитателем. У нее очень большой опыт, она работала в спецшколе в свое время. Это человек от бога, добрейшей души человек. Она очень любила детей, она такая умница, рукодельница. Вообще у меня все сотрудники хорошие, но она находила слово для каждого. Она работала только со взрослыми мальчишками. 4 мая ей было бы 50 лет, готовились юбилей отметить.
Директор Светлана Клюйко показывает фотографии погибших воспитательниц. На фото — Елена Александровна Батыгина. Фото: Елена Костюченко / «Новая газета»
Батыгина Елена Александровна занималась детьми: одевала их, переодевала, подбирала одежду. У нас дети всегда были очень красиво одеты. У нее всегда было много костюмов, нарядных платьев, ее дети тоже очень любили. Добрейшая. 20 лет она работала. Ей было 64 года.
Видющенко Валентина Анатольевна у нас недавно, второй год работала, помощником воспитателя в группе, где были детки, только что поступившие. Один из самых тяжелых участков. Детки плачут, переживают, не понимают, куда их привезли. Вот это тот человек, который встречал деток. Она мыла, одевала, переодевала, успокаивала, уговаривала.
Вот такие люди погибли.
У детей была истерика. Дети их ждали — мы же сказали, что они едут. Дети кричали и кричали.
Тела — то, что осталось от тел — забрать не удалось. «Добраться туда невозможно». Они так и лежат в 25 километрах от ближайшего украинского блок-поста.
Раненые — помощница воспитателя Анна Николаевна Сметана, психолог Елена Федоровна Беланова — в николаевских больницах. Выжившие воспитатели Галина Ильинична Лыткина и Наталья Евгеньевна Веденеева — госпитализированы «в состоянии психологического шока».
93 ребенка и десять воспитателей в окруженной войсками Антоновке ждут эвакуации «дальше, в Украину».
Санитар в морге бюро судмедэкспертизы. Фото: Елена Костюченко / «Новая газета»
Все тела погибших проходят через областное бюро судебно-медицинской экспертизы. По словам главы бюро Ольги Дерюгиной, с начала войны поступило более 60 тел украинских военнослужащих и более 30 тел гражданских. Прошу назвать точные цифры, она говорит: «Смысл? У нас постоянно новые поступления».
Каждое тело обследуют сотрудники следственного управления — готовят документы для Международного уголовного суда в Гааге.
— У нас такого количества тел никогда не было. Осколочные ранения, пулевые, взрывы… Больше всего осколочных. У нас были тела с неразорвавшимися боеприпасами, приезжали взрывотехники и обезвреживали их… Внутри тел. Было два таких случая, приезжали взрывотехники и разминировали тела.
— Да, была неразорвавшаяся мина, я вытаскивал, — говорит судмедэксперт Юрий Александрович Золотарев. — Боеголовка была повреждена, поэтому она не разорвалась, механизм я вытаскивал, отдавал взрывотехникам, потому что надо было исследовать. Женщинам сказал отойти в сторону… В груди мужчины стояло оперение, а боеголовка в животе была, вот она и не взорвалась, живот-то мягкий. Я аккуратненько извлек ее и отдал взрывотехнику. Это еще когда обстрел Очакова был, все тела в основном из Очакова… А у второго была только часть мины. Когда вчера жены опознавали, они так кричали на всю улицу — я за 20 лет такого не слышал. Я на войне в Боснии был, такого зверства не было. Вскрывал двух наших — мало того, что они дострелили их, еще и ножами добивали в спину… 6 марта два молодых парня пошли на территорию авиаремонтного завода, пытались коктейлями Молотова жечь технику… Их поймали, связали, выстрелили в голову и потом добивали в лопатку — там ножевые раны, от кинжалов. Это зверство, раненых взяли, добили…
— Сначала выстрелили, а потом добивали?
— Я двадцать лет работаю судмедэкспертом! Понимаю, которая рана была до, какая после.
Тела свалены в двух секциях «холодильника» — помещения с контролем температуры. Но в холодильнике они не помещаются.
На улице у стены в черных пластиковых мешках лежат те, кого уже обследовали — восемь тел. В здании, которое до войны использовалось как сарай, две комнаты по 20 метров заняты телами, они покрывают пол. В углу — тела пяти российских военнослужащих. «Пока холодно, храним. Непонятно, кому и как их передавать».
— Это все, кто пострадал от войны, обгоревшие, упакованные уже в мешки… Переступайте, не бойтесь… А потом, когда поработали, мы их пакуем в санитарные пакеты, соответственно, ложим, потому что вскрытые тела, честно, некуда ложить, вы же залы видели…
Голые ноги, кто-то обут. Обгоревший парень лежит с разведенными руками, спекшийся черный ком вместо лица. Половина тела человека, мясо перемешано с травой, голова прикрыта курткой, из-под куртки выглядывает мужская рука. Голый мужчина, завернутый в цветастую простыню. Российский солдат — руки закинуты за голову, камуфляж задрался, выглядывает чистая тельняшка, желтая полоска живота.
В холодильнике тела лежат в несколько слоев. Две девочки — одна на другой. Они сестры. Старшей — 17 лет, в куче тел я вижу только руку с аккуратным розовым маникюром, длинные тонкие пальцы. Младшая — ей три года — лежит на сестре. Светлые волосы, нижняя челюсть подвязана бинтом, руки связаны на животе. По телу — красные точки осколков, входные отверстия. Девочка кажется живой.
Тела погибших в морге. В центре — тело трехлетней Арины Бутым. Фото: Елена Костюченко / «Новая газета»
— Арина Дмитриевна Бутым и Вероника Александровна Бирюкова. У них одна мама, разные отцы. Были доставлены 5 марта в 17:00. Жили в селе Мешково-Погорелово, улица Шевченко, — санитар Николай Чан-Чу-Мила говорит и смотрит мимо. — Я кум… Их родители крестили у меня детей. Мы дружим семьями. Девочек привезли в мою смену. Конечно, я их узнал. Я не могу вам сказать, что в тот момент я пережил.
Отец девочек Дмитрий Бутым стоит за забором. Ждет, когда отдадут тела. Глаза прячутся в валиках красной кожи.
— Вера на кухне еду грела, Арина во двор вышла. Что младшая, что старшая — шансов не было. Младшая сразу погибла, осколок через сердце, старшей завели сердце на две минуты, но оно не пошло. Мама их в больнице в Дубках, прошел осколок через бедро, повредил внутри. Вы извините. Мне сейчас главное детей похоронить.
Привезли новое тело, разворачивают полосатую простыню. Мужчина с кислородной трубкой изо рта, тело посечено осколками — спасали, не спасли. Его оставляют лежать во дворе.
Четверо мужчин с темными розами встают в углу. Ждут, когда им отдадут коллегу — охранник, мирный, Игорь, «чертов „Смерч“ летит — и всё».
Из сарая выносят тело в камуфляжных штанах. Тело фиолетовое, вместо лица — широкий разрез. Над ним склоняются двое мужчин из следственного управления. Описывают одежду, стягивают штаны, берут образец на ДНК — макают бинт в кровь, затем один сует пальцы в месиво на месте рта — надо узнать, какие кости черепа сломаны, а какие — нет.
Светловолосая женщина в темном платке, обвязывающем голову, говорит:
— Моя мама жила на пятом этаже. Она не могла спуститься вниз, в бомбоубежище, в подвал. Соседи ей помогали, они были одной семьей. Умерла она утром, спокойно, насколько можно это сказать — спокойно. В ванной на полу, прячась от этого ужаса. На следующий день, ровно в это же время, в соседний дом попала ракета, и все окна ее квартиры были выбиты. Но ее там уже не было. У меня есть фотография квартиры, того, что осталось, соседи прислали. Она умерла в Прощеное воскресенье. А 7 марта все стекла в квартире разбиты, ей было бы невыносимо страшно. Раз этому суждено было произойти, хорошо, что это произошло 6 числа, а не 7. Я так благодарна… Мою маму звали Светлана Николаевна. Ей было 77. Наполовину русская. Ее муж, мой папа, родился в Красноярске. Они познакомились, когда он здесь служил. Мой дедушка, папа моей мамы, из Курска. У нас семья была русскоязычная. Мы едем на кладбище. Мой сын в Киеве. Меня зовут Оксана.
Воинская часть А0224 — один из двух безусловно военных объектов в Николаеве, куда попала артиллерия. 7 марта в 5:15 утра в казармы попала ракета «Калибр». Девять погибших, из них — пять срочников, не участвовавших в боевых действиях. 14 раненых. Двоих срочников, считавшихся пропавшими без вести, нашли через несколько часов — они убежали на другую позицию и спрятались там.
Кусок трехэтажного здания превратился в обломки. На уцелевшем фрагменте пола стоит двухэтажная кровать.
Обломки раскапывают вручную. Спасатели работают вместе с военными, обломки передают по цепочке вверх. Ищут тело последнего пропавшего — его звали Стас, он родом с Западной Украины, призвался восемь месяцев назад.
Ярослав, спасшийся в ту ночь, щурится на солнце, руки лежат на автомате.
— Тревогу крикнули в 5:15. Я встаю, кричу: «Ребята, все выбегаем!» Самые первые, даже не обуваясь, выбегали из здания… Снаружи ребята стояли — крикнул, чтобы вошли в помещение, потому что не дай бог, прилетит снаружи. И начал возвращаться. Я побежал назад, и на втором этаже, метрах в семи вижу такую картину: подбросило плиты и вспышка — огонь.
В 5:17 уже ударили по нам.
Меня отбросило, я упал, закрыл голову и чувствую, что на меня стекло падает. Секунд 15 прошло, я включил фонарик и ползу. Слышу, что люди кричат, женщина кричала. Ползу, ползу — и чувствую, что уже нет земли подо мной. И слышу, старшина кричит: «Все на улицу!» Я смог вернуться назад, побежал на улицу. Автомат захватил. И всем кричал: «Ребята, все бежим в укрытие». Так мы вбежали. Тарас, Данила, еще ребята — остались под завалами. Нас в кубрике было 29 человек.
Я не хочу просто материться… Но в плен после этого брать не буду. И не жалко мне, что там где-то родители, жены — не жалко. Мне 20 лет, я учился на ветеринара, а теперь мне не жалко никого.
Рядом с ним стоит темнокожий Энтони. Он родился в Москве, потом 11 лет жил с бабушкой в Луганске и до войны уехал в Америку. «Восемь месяцев назад приехал в Украину, хотел начать новую жизнь. Знал, что заберут в армию, думал, мне 23 года, сейчас отслужу срочку и начну свою новую жизнь, а тут бац — и война началась». «Закончу службу, подзаработаю в Америке, куплю квартиру в Украине, найду жену. Сейчас я точно знаю, что хочу и буду жить в этой стране».
На передовой расстреляли «Тигр». Экипаж — четверо россиян — сдался в плен. Командование считает, что россияне проводили разведку боем, но те, кто стоял на позициях, говорят — «заблудились скорее всего».
Артур — лицо закрыто черной повязкой, в мирной жизни — экономист-кибернетик, рассказывает:
— Со стороны Херсона ехала машина. Подъехала, я обнаружил, что бронированная. Они открыли окно. Я внутрь заглядываю — россияне, в форме. Говорю — сдавайтесь, ну и матом тоже. Он окно закрывает. Я в окно хотел выстрелить, но не успел, начал стрелять по колесам, колеса пробил. Секунд 20 машина ехала. Гранату бросили, машина загорелась. Они из машины не выходили сначала. Мы им выбили окно — они начали сдаваться.
— Вы разговаривали с ними?
— Пытались не разговаривать. Это же страшные воины.
Солдаты ржут.
— Они, как обычно, рассказывали всякую фигню, типа на учениях, все эти приколы. «Не знаю, куда я попал». Это все бред. Всё они знают.
Пленных сдали в СБУ.
На разделительной полосе написали: «Смерть ворогам».
Солдаты греются у печки, топят дровами. «Русские *** [украли] весну».
— Мне сказали, что вон с тех вышек. Либо снайпер, либо пулеметчик, я точно не скажу. У меня пуля прошла в 40 сантиметрах от ноги. После третьей пули я понял, что ведут огонь лично по мне, — говорит боец с позывным Артист.
— Вы ждете штурма города?
— Я жду одного: чтобы вся эта херня свалила — вы сами знаете, куда. И еще я хочу пожелать местным жителям оккупированных территорий готовить коктейли Молотова. И хочу пожелать счастья своей дочке. Ей три года. Назвал — Мария.
Семья осталась здесь. У брата дом побольше, чем у меня. Мы все живем в одном селе: мать, брат, я. Так как брат старше меня, он, как говорится, глава семейства. Его задача — охранять женщин и детей, моя задача — быть здесь. Когда шел обстрел аэродрома Кульбакино, я был в Варваровке, я работал на 61-м заводе, Николаевский судостроительный завод мы там строили суда. Меня дядя разбудил в 6:30, обстрел Кульбакина уже шел, было очень хорошо его слышно. В 8:20 я уже был в центральном военкомате. Мне выдали повестку, сказали — на следующий день в шесть утра с вещами. Жене я сказал после того, как побывал в военкомате. А она знала, что я так поступлю.
— Куда нам эвакуироваться? Мы на своей земле, — говорит другой солдат. — У меня семья в Одессе. Пока Николаев стоит — Одессу не тронут. Вот я тут.
— Мы говорим: россиянам надо идти домой! Ушли просто домой – и всё. Мы вас не звали. Не обязательно здесь умирать.
— Вот мы ваших обстреляли и они погибли. А чего их на родину не вывозят?
— Почему тела не забирают? Ваши тела просто поля удобряют. Извините, но ваш сын приедет сюда, и больше вы его никогда не увидите, и на могилку к нему не придете. А если со мной что случится, меня мама оплачет и похоронит.
— Люди, которые для нас раньше были братьями, сейчас для нас уже враги, потому что они напали, братья так не поступают. Мы вынуждены защищать нашу землю, держать оборону, мы не хотели войны, мы не ждали ее.
— Я сам с Николаева. Что, я буду дома сидеть и ждать? Я в первый день сразу пошел в военкомат.
— Мы не хотим воевать против России. А вы не воюйте против нас.
— Они думают, что Украина слаба. Нет. Украина очень хороша. Мы каждую дырку и норку знаем. Вы на нашу землю пришли.
— Мы войны не хотим. Мы хотим, чтобы нас оставили в покое.
Родильный зал в подвале роддома №3. Фото: Елена Костюченко / «Новая газета»
За время войны в Николаевском роддоме №3 родилось 22 ребенка. Двое из них — в подвале, которое стало бомбоубежищем. Выжили все.
Практически перестали делать кесарево — шву надо зажить и нужен покой, но воздушные тревоги не дают покоя.
В подвале оборудовали родильный зал. Но операционные остались на третьем этаже — и это очень опасно.
Звучит воздушная тревога. Беременные женщины спускаются в подвал, шаг за шагом, одна рука на стене. Тяжело идут по ступенькам. Акушерки несут детей.
Лена Сильвеистрова лежит на металлической каталке, накрытая шерстяным одеялом. Ее муж, Алексей, положил ей руку на шею, успокаивает. Лена родила в 4:30 утра, кесарево, до этого пыталась родить сама — почти сутки. Ей 28, Алексею 26, это их первый ребенок. Схватки начались под утро, после объявления комендантского часа, Алексей вез жену в роддом сам.
— Как раз война началась — а у меня стояла предварительная дата родов. Я очень волновалась, когда это начнется. Была постоянно в страхе, в ожидании, когда это случится, не попасть на воздушную тревогу или на обстрелы в городе. Мне повезло — кесарево сделали между воздушными тревогами. Знаете, когда ты в схватках и хочешь дитю спокойствия и тишины, а твой город бомбят без конца!
Алексей и Лена, молодая мама. Фото: Елена Костюченко / «Новая газета»
Алексей гладит ее по щеке.
«Я просто хочу вспомнить, как это — ходить по улице, не боясь выстрелов».
Подвал тускло освещен лампами. Женщины сидят вдоль стен.
Алексей идет за главврачом. Главврач приоткрывает дверь архива. Там, на матрасах, сидит акушерка с белым свертком.
Акушерка протягивает сверток Алексею. «В руки не надо, я боюсь», — говорит Алексей. «Надо привыкать. Не бойтесь, пожалуйста, не бойтесь», — успокаивает акушерка.
Алексей берет Машу на руки. Это первый раз, и акушерка аккуратно поправляет его ладони.
— Такая маленькая, — говорит Алексей. Он молчит и все ниже наклоняется к лицу дочери. — Моя девочка. Привет! Что ты мне язык показываешь? Маша, ты чего? Давай мы с тобой будем прям вместе-вместе каждый день!
Алексей и новорожденная Маша. Фото: Елена Костюченко / «Новая газета»
— Мы желаем только мира. Напишите, пожалуйста, — говорит женщина в белом халате. — Меня зовут Надежда Шерстова. Я старшая сестра анестезиологии, я работаю 30 лет. Знаете, как началась война, ребенок рождается — нету радости в глазах у родителей. Переживаешь, чтобы у женщин было молоко. За это страшно. Радости у родителей нету.
— В животе была очень буйная, — говорит Алексей врачу. — Пиналась постоянно. Особенно, когда мой голос слышала, сразу танцы устраивала. Маме по ночам спать не давала. Сейчас тоже пинается чуть-чуть. Я думал, что она будет похожа на меня. На УЗИ сказали, что мои черты, а она красивая.
Очередной обстрел Николаева начался 11 марта в восемь вечера и с перерывами продолжался всю ночь. По заявлению мэра Александра Сенкевича, повреждено более 167 жилых домов, больница №3, заполненная гражданскими ранеными, завод по производству полуфабрикатов, 11 школ и детсадов, интернат. 11 частных домов полностью разрушено. Осколки посекли двор онкологического отделения, станцию скорой помощи, больничный пес Кузя, золотой, дворовый, был убит. Его прикрыли полотенцем. Под обстрел попало городское кладбище. В городе начались пожары.
Автор: Елена Костюченко; Новая Польша
