Археология войны. Что останется после вторжения России в Украину?
Я родился в 1961 году, шестнадцать лет после окончания второй мировой войны, в которой один мой дед погиб, а второй сумел выжить. Все детство мы с мальчишками играли в войнушки. Мы пытались разделиться на группы: наши и «немцы». Никто не хотел быть «немцами» и тогда мы бросали жребий и кому-то все-таки приходилось на время игры становиться «немцем». Ясно, что «немцы» должны были проиграть. Мы бегали с самодельными деревянными автоматами Калашникова, «стреляли» во врагов из засады, кричали «тра-та-та», пародируя звук автоматной очереди.
Когда в 4 классе нам в школе предложили выбрать иностранный язык для изучения, я наотрез отказался идти в группу немецкого языка. «Они убили моего деда Алексея!» - заявил я и никто не стал меня уговаривать учить немецкий. Я учил английский. Англичане в той войне были нашими союзниками. И сейчас англичане остались союзниками, но только понятие «наши» изменило свое значение: теперь не «наши-советские», а «наши-украинские».
Мне грустно думать о том, что после войны, когда детям будут предлагать изучать в школе русский язык, они будут наотрез отказываться и говорить: «Русские убили моего деда!» или «Русские убили мою маленькую сестричку!»
Это наверняка будет. И это будет в стране, в которой треть населения у себя дома в основном говорит по-русски, где живет несколько миллионов этнических русских, таких как я.
Путин уничтожает не только Украину, он уничтожает и Россию, и он уничтожает русский язык. Сегодня, во время этой страшной войны, в то время, когда российские бомбардировщики бомбят школы, университеты и больницы, русский язык – одна из наименее важных жертв. Мне уже много раз было стыдно за свое русское происхождение, за то, что мой родной язык русский. Я придумывал разные формулы, пытаясь объяснить, что язык не виноват, что у Путина нет права собственности на русский язык, что многие защитники Украины – русскоязычные, что множество жертв среди мирного населения на Юге и Востоке Украины – тоже русскоязычные и этнические русские. Но теперь просто хочется молчать. Я свободно говорю по-украински. Мне легко переходить в разговоре с одного языка на другой.
Я уже вижу ближайшее будущее русского языка в Украине. Точно так же как сейчас некоторые граждане России рвут свои российские паспорта и отказываются считать себя россиянами, так многие украинцы отказываются от всего русского, от языка, от культуры, от самих мыслей о России. Моя жена из Великобритании, и у моих детей два родных языка: русский и английский. Между собой они общаются исключительно на английском. Со мной еще говорят по-русски, но никакого интереса к российской культуре у них нет. Хотя, нет, моя дочь Габриэлла, пересылает мне время от времени ссылки на заявления каких-то российских рэперов и рокеров, которые выступают против Путина. Видимо она хочет таким образом меня поддержать, показать, что не все россияне любят Путина и готовы убивать украинцев.
Я и сам это знаю. Среди моих друзей и знакомых русских писателей есть небольшая группа, которая не побоялась заявить о поддержке Украины. Это и Владимир Сорокин, и Борис Акунин, и Михаил Шишкин. Они уже давно живут в эмиграции и давно в оппозиции к Кремлю. Есть несколько человек и из тех, кто живет в России, но у них тоже большие шансы стать эмигрантами. Я им искренне благодарен и занес их в свой белый список, список честных и порядочных людей. Я хочу, чтобы они остались в истории, остались в мировой культуре, чтобы их читали и слушали. Не вся Россия – коллективный Путин! Но несчастье в том, что в России нет коллективного анти-Путина. Даже Алексей Навальный не был готов поддержать немедленное возвращение незаконно аннексированного Крыма!
От всех этих мыслей мне регулярно хочется спрятаться в воспоминания о детстве.
В детстве я любил ездить в Тарасовку под Киевом на места боев второй мировой войны. Мы ездили на электричке вместе с моим лучшим другом Сашей Соловьевым. Мы брали с собой складные «саперные» лопаты и копали холмы возле села. Там можно было легко накопать пули и гильзы от автоматов и винтовок. Попадались и осколки гранат и пуговицы от гимнастерок. Металл со времён Второй Мировой Войны все еще лежит в земле вокруг Киева. И не только вокруг Киева, а по всей Украине.
Вокруг села Лазаривка в Житомирской области, где у нас есть летний дом, тоже полно металла и некоторые местные жители давно занимаются кладоискательством. Они купили дорогие металлоискатели, способные проверять землю на глубину до одного метра. И в свободное время ходят с ними по полям и лесам. Слава, тракторист с соседней улицы, два года назад нашел и выкопал часть дула немецкого танка. Он долго не мог решить, что делать с этим дулом.
Мелкие находки он продавал через интернет, а кусок дула – длиной около 2 метров и весом больше 50 кг – товар не очень ходовой даже для коллекционеров военной меморабилии. На самом деле, я не знаю, что он сделал с дулом. Скорее всего сдал на металлолом. Просто оно лежало у него во дворе несколько месяцев и я думаю, что его жена явно выражала недовольство. Потом дуло исчезло и я не спросил, что он с ним сделал. Но после войны он снова пойдет с металлоискателем по полям. Его буду ожидать много новых находок.
Российского военного металлолома сейчас и на украинской земле, и внутри земли – тысячи тонн. Наверное Украина после войны сможет продать весь этот металл в Китай или куда-нибудь еще. Но пока Украина накапливает на своих дорогах и полях подбитые танки и сгоревшие бронетранспортеры. А жители городов, не захваченных российской армией, роют окопы и строят укрепления. Многие гражданские лица стали специалистами по фортификационным сооружениям.
Они уже знают, что такое «первая линия обороны», «вторая линия обороны», «третья линия обороны». Они копают окопы беспрерывно, день и ночь, ожидая наступления российских танков и пехоты. И во время рытья окопов происходят совершенно неожиданные открытия – не военные, а археологические. Известно, что были найдены древние артефакты Бронзового века. Союз Архитекторов Украины выпустил инструкцию с советом для всех кто заметил археологическую находку, запоминать место, фиксировать его на карте и оставлять для дальнейшего изучения и дальнейших раскопок после войны.
После войны, конечно, древний культурный слой смешается с нынешним, точнее – с современным культурным слоем «российской культуры». Но археологи легко смогут рассортировать найденные предметы. По крайней мере у настоящих исторических ценностей нет клейма «Сделано в России».
После войны останутся руины десятков городов и тысяч сел, останутся миллионы бездомных украинцев. Останется горечь и ненависть. И теперь когда дети будут играть в войнушки, это будет сюжет этой войны. Они выкопают из земли ее пули и осколки гранат. И машины будут подрываться еще долго на оставленных возле дорог минах. Война никогда не заканчивается в конкретную дату конкретного года. Война продолжается, пока люди продолжают умирать от ранений и других ее последствий. Психологически Вторая мировая война в бывшем СССР закончилась к концу 1970х, но советская система продлевала память про войну и продлевала пост-военную ненависть с помощью фильмов, книг, школьных учебников.
В учебниках сепаратистских «республик» написано, что Украина – фашистское государство. Детей учат ненавидеть Украину, Европу и США.
Я только могу представить себе, как опишут эту войну в российских учебниках истории. У России большой опыт в переписывании истории. Они хотели бы контролировать учебники истории и других стран. В советское время, СССР даже оказывал влияние на содержание учебников по истории, используемых в школах Финляндии.
Независимость истории – гарантия независимости государства.
Я очень хочу, чтобы история Украины в украинских учебниках для школ была правдивой. Но именно тогда, когда страна переживает кризис, изучение мифов становится более важным для части населения, чем изучение правдивой истории.
Эта война уже добавила в украинскую еще не написанную историю много мифов. Часть из этих мифов точно окажутся правдой. Только я не знаю, какая часть? Мне и правда, сейчас не важно, что миф, а что правда. Главный миф сегодня – это летчик, которые защищает.
Андрей Курков — украинский писатель, опубликовано в издании THE NEW YORKER
